Секретный фарватер (Изд. 1963 г.) - Страница 62

К оглавлению

62

Можно ли было поверить в столь наивную ложь?

Несколько раз Нэйл возобновлял свои попытки. Олафсон отделывался пустыми отговорками, деланно зевал или поворачивался спиной.

Но это еще больше разжигало Нэйла.

Лоцман боится рассказывать старую морскую историю, чтобы не проговориться?

За спиной легендарного Летучего Голландца видит того, другого?

Как-то вечером Нэйл и Олафсон раньше остальных вернулись в барак.

Нэйл улегся на своей койке. Олафсон принялся, кряхтя, снимать башмаки.

Самое время для откровенного разговора!

— Думаешь ли ты, — медленно спросил Нэйл, — что в мире призраков могут блуждать также подводные лодки?

Длинная пауза. Олафсон по-прежнему сидит вполоборота к Нэйлу, держа башмаки на весу.

— Мне рассказали кое-что об этом в Бразилии два года назад, — продолжал Нэйл, смотря на дверь. — Тот человек божился, что видел лодку-привидение на расстоянии полукабельтова. Она выходила из прибрежных зарослей. Но вот что странно: на ней говорили по-немецки!

Тяжелый башмак со стуком упал на пол.

Ага!

Олафсон нагнулся над своим башмаком. Что-то он слишком долго возится с ним, старательно задвигая под койку, — видно, хочет протянуть время.

И это ему удалось. Захлопали двери, зашаркали-застучали подошвы, в барак ввалились другие заключенные.

Нет! Больше нельзя ждать! Нэйлом руководит не праздное любопытство. Он ищет единомышленника, товарища в борьбе.

Что ж! Поведем разговор иначе — поверх голов других обитателей барака!

Когда в блоке улеглись, Нэйл решительно повернулся к своему соседу:

— А теперь историю, Оле! Самую страшную из твоих историй! Я заказываю о Летучем Голландце! Мне говорили, что ты до сих пор еще не рассказывал о нем.

Койка сердито заскрипела и задвигалась под старым лоцманом.

— Сам и расскажи, — проворчал он. — Ты моложе. Память у тебя лучше.

Нэйл помедлил.

— Я бы, пожалуй, рассказал, — с расстановкой ответил он, — да боюсь, история Летучего Голландца будет выглядеть в моей передаче слишком современной.

Яснее выразиться нельзя! Олафсон, казалось, заколебался. Но недоверие все-таки перевесило.

Он начал рассказывать не о Летучем Голландце, совсем о другом — о тех английских и французских пиратах, которым в воздаяние их заслуг дали адмиральское звание, а также титулы баронета или маркиза. Это было интересно. Блок, по-обыкновению, притих.

Нэйл мысленно выругался. Лоцман, простодушный хитрец, сумел положить разговор круто на другой галс…

5

Сигнал отбоя! Барак погрузился в сон.

Спящие походят на покойников, лежащих вповалку. Рты разинуты, глазные впадины кажутся такими же черными, как рты. Лампочка под потолком горит вполнакала.

Заснул и Олафсон.

Один Нэйл не спит. Закинув за голову руки, глядит в низкий фанерный потолок — и не видит его.

Что дало сегодняшнее испытание? Олафсон не сказал ничего и в то же время сказал очень много. Это упорное нежелание касаться опасной темы, эти неуклюжие увертки, — ведь, по сути, они равносильны признанию!

И все-таки Олафсон должен сам сказать: «Да, кэмрад! Я видел „Летучего Голландца“!» А быть может, сначала Нэйлу сказать об этом?

Нэйл зажмурил глаза. И тотчас сверкнул вдали плес Аракары. Под звездами он отсвечивал, как мокрый асфальт. Снова Нэйл увидел черную стену леса и услышал ритмичные непонятные звуки, — был ли то индейский барабан, топот ли множества пляшущих ног?

Под этот приглушенный мерный гул Нэйл стал засыпать. И вдруг рядом внятно сказали:

— Флаинг Дачмен!

Потом забормотали:

— Нельзя, не хочу, не скажу!

Минута или две тишины. Что-то неразборчивое, вроде:

— Никель… Клеймо… Никель…

И опять:

— Нет! Не хочу! Не могу!

Это бормотал во сне Олафсон,

Нэйл поспешно растолкал его. Уже начали подниматься неподалеку взлохмаченные головы. Нельзя привлекать внимание блока к тому, что знали только Нэйл и Олафсон.

Старый лоцман приподнялся на локте:

— Я что-нибудь говорил, Джек?

— Нет, — сказал Нэйл, помедлив. — Ты только сильно стонал и скрежетал зубами во сне.

Олафсон недоверчиво проворчал что-то и, укладываясь, натянул одеяло на голову…

Глава третья.
АНГЛИЙСКИЙ НИКЕЛЬ

1

На следующий день Олафсон заболел.

Утром заключенных вывели на строительство укреплений — стало известно о приближении Советской Армии.

Нэйл, стоя над вырытым окопом, обернулся и рядом с собой увидел Олафсона.

Тот скрючился у своей тачки, а лицо было у него испуганное, совсем белое.

— Заслони меня от Гуго! — пробормотал он.

Надсмотрщик, Кривой Гуго, тоже имел свою дневную норму. Черная повязка закрывала его левый, выбитый, глаз. Но правым он видел очень хорошо. Целый день, стоя вполоборота, следил за узниками этим своим круглым, сорочьим глазом. И, если кто-нибудь проявлял признаки слабости или начинающейся болезни, немедленно раздавалась короткая ругань, а вслед за ней очередь из автомата…

Нэйл загораживал собой Олафсона до тех пор, пока тот не собрался с силами.

Когда тачки покатились по дощатому настилу, Олафсон успел негромко сказать:

— Спасибо! Я должен во что бы то ни стало продержаться до прихода русских!

Однако вечером в блоке его начал бить озноб. Он уткнулся лицом в подушку, стараясь не стонать. Несколько раз Нэйл подавал ему пить.

62